Оккультизм и целительство

[Маргаритка]

Красная смерть: как старообрядцы поступали с заболевшими единоверцами
Старообрядцы, придерживавшиеся дореформенного, то есть дониконианского христианства, жили по своим, расходившимся с официальным православием канонам. Они не брили бороду, осеняли себя двуперстным знамением, носили восьмиконечный крест и при необходимости практиковали «красную смерть».

«Красная смерть»
Упоминание о загадочной «красной смерти» можно отыскать в статье этнографа Дмитрия Зеленина «Красная смерть русских старообрядцев». В ней автор фиксирует, что у староверов, проживавших Елабужском и Сарапульском уездах, тяжелобольных членов общины сначала крестили, а потом душили красной подушкой.

Однако подобные действия можно было провести не над каждым страдающим недугом человеком, а только над тем, кто добровольно выбирал такой уход из земной жизни.

«Красная смерть» у этих староверов приравнялась к мученической смерти и почиталась выше естественной кончины.

Основным отличием возвышенной «красной смерти» от греховного самоубийства было то, что первая должна была осуществляться руками другого члена общины, которого называли «душила». Удушение обыкновенно проводилась при помощи подушки, которую в староверческой среде все называли созвучно смерти — красной.

Однако существовали такие способы проститься с жизнью, когда можно было обойтись без специалиста в области «задушения».

К ним Дмитрий Зеленин относил добровольное голодание, самосожжение или замуровывание в чем-либо. Если же человек сам лез в петлю или топился, не желая доставлять неудобства своим родственникам, то он, как грешник, после смерти должен был предстать перед чёртом.

В царской России ходили слухи, что актив секты бегунов подвергал «красной смерти» всех колебавшихся и отступников от их веры. Однако учёный Сергей Зеньковский полагал, что данный факт не имел места, а распространяемые сплетни, всего лишь происки врагов.

Символика красного
В славянской культуре красный цвет всегда был синонимом слова «красивый».

Он активно использовался в одежде, где выполнял не только декоративную, но и охранную функцию, поскольку был связан с солярными божествами.

Помимо этого красный цвет символизировал собой кровь, которая для жителей древней Руси являлась олицетворением передачи информации, мысли между человеком и богами языческого пантеона.

В похоронно-погребальной семантике красный цвет играл роль связующего звена, посредством которого душа смертного передавалась в руки божествам.

Обвязывая облаченного в белые одежды покойника красными лентами, славяне как бы радовались за него, поскольку ему предстоял пир с высшими силами.

На Руси с красным цветом соотносилась княжеская власть, солнечный свет, рассвет, закат и языки пламени священного костра.

Исходя из этого «красная смерть», применявшаяся старообрядцами, приобретала значение самой лучшей формы перехода в загробный мир, отождествляясь с отправлением в обожествлённый космос.

По Наталье Велецкой
Исследовательница Наталья Велецкая, изучив скудные сведения относительно «красной смерти», предположила, что корни этого староверского ритуала следует искать в глубокой древности, точнее в одной из рудиментарных форм протославянского обряда проводов в загробный мир.

В своей работе «Языческая символика славянских архаических ритуалов», она подчёркивала, что «красная смерть» является наиболее ранней разновидностью пережиточных форм подобных ритуалов.

Она применялась задолго до появления традиции избавления от больных стариков посредством «сажания на саночки», «сажания в накрытую бочку», «сажания на лубок», отводом их в дремучий лес или умерщвления ударом по голове.

В отличие от перечисленных ритуалов, «красная смерть» была исключительно добровольным актом, а не вынужденным действием из-за бытовавшего обычая подчинения.

В качестве доказательства существования подобных действий могут выступать гулявшие в народе поговорки: «Отца на лубе спустил, и сам того же жди», «Ты чужой век живёшь, пора тебя лобанить», «Живём не на радость, и пришибить некому», «На миру и смерть красна».

«Красная смерть» староверов, по мнению исследовательницы, имеет общие черты с обычаями добровольного ухода из жизни, существовавшими у малочисленных народов Севера.

У них подобная кончина тоже воспринималась как подвиг, а потому ритуал захоронения людей, решившихся на своевольную смерть, проходил по более архаичному, сложному и почтительному сценарию.

После свершения «красной смерти» не принято было оплакивать покойного, а следовало, напротив, радоваться, поскольку душа мученика отправлялась на встречу с Иисусом.

Наталья Белецкая обращала внимание на то, что самым древним способом принятия «красной смерти» было самосожжение, которое аналогично древне-индоевропейской форме кончины подразумевало быстрый уход в космический мир божеств и предков.

«Хмель»
О «красной смерти» весьма красноречиво поведал литератор Алексей Черкасов, описавший её в своём произведении «Хмель».

Вероятнее всего, автор при создании книги опирался на собственные наблюдения, сделанные им в среде старообрядцев – филипповцев.

Согласно тексту, пожелтевшая от терзавших её болезней бабка Марфа, ранним утром доползла до Христова тополя, и отбив 1000 поклонов, вымолила для себя «красную смерть».

После этого ей оставалось только дождаться, когда один из старейших членов общины, облачившись в красную рубаху и белые штаны, сняв обувь, и взяв в руки красную подушку, придёт исполнять её желание, то есть душить.

Марфа, устроившись в тёмной комнате, мрак которой нарушал лишь свет от тоненькой восковой свечи, которую она держала в руках, услышав приближение душителя, должна была выкрикнуть: «Я здесь, отче!».

Дальше душителю, выступавшему в роли господнего посланника, следовало, молясь, и не открывая глаз, добраться до смертницы, и в третий раз, услышав фразу: «Я здесь, отче!», накрыть её подушкой, и навалившись всем телом, лишить жертву жизни.

После завершения ритуала филипповцы приступали к празднованию этого события с весёлыми песнопениями, плясками и употреблением запрещенных в иные дни продуктов: вина, рыбы, мяса и яиц.
_________________
Страшно держать тигра за хвост. Но еще страшнее - отпустить.

[Маргаритка]

Основные элементы «красной смерти» сближают ее с обычаем добровольной смерти у малочисленных народов Севера.
Прежде всего это относится к самому восприятию такой смерти: принявшие ее считаются предками — покровителями семейства, она также считается выше естественной, и погребение умерших добровольной смертью происходит более архаическим способом, при соблюдении сложного, детально разработанного ритуала{142}.

В «красной смерти» очень существен такой элемент ритуала: «Важно, чтобы умирающий не сам „наложил на себя руки“. С его стороны нужна решимость умереть, а прочее пусть сделают силы природы или рука другого человека»{143}.
Здесь также прослеживаются аналогии с ритуалом малочисленных народов Севера.
Добровольно умерщвляемого пронзали копьем или стрелой из лука, закалывали ножом или же душили ременной петлей, а также погребали в земле заживо, с одной стороны, и пережиточными формами ритуала проводов на «тот свет» у славян, и прежде всего увозом дряхлых стариков в лес и оставлением там на произвол судьбы, погребением заживо и др.{144}.

Таким образом, «красная смерть» — стадиально более архаическая форма ритуала проводов на «тот свет», также, разумеется, пережиточная, несущая в себе многие свидетельства деградации ритуала, свойственные и остальным пережиточным формам его, известным у славян. Однако есть элементы, уводящие «красную смерть» в глубокую языческую древность.
Это касается не только самосожжения, где аналогии с древнеиндоевропейской формой ритуала ухода в космический мир богов и обожествленных предков все-таки удается выявить под слоем многообразных напластований.
Элементы эти прослеживаются и в форме удушения красной подушкой. Кроме собственного решения об уходе в «иной мир», это — отправление основного действа сыном или другим родственником; «душила»{145} — специальное лицо, отправитель этих функций; красный цвет подушки. Рассмотрение этих основных из архаических элементов следует предварить следующим замечанием: деградация рудиментов языческого ритуала явственнее всего проявляется в том, что отправителем его могла быть и дочь решившего умереть «красной смертью».
В этом проявляется характерное качество истории традиции: даже самые архаические в целом рудименты языческих явлений могут содержать элементы деградации, причем столь позднего характера, каких не встречается даже в самых трансформированных в целом формах одного и того же рудиментарного языческого явления. Свидетельств об отправлении основного действа ритуала проводов на «тот свет» дочерью мне встречать не приходилось ни в первоисточниках, ни в литературе; в известных нам формах его в качестве отправителя фигурирует обычно старший сын или старший родственник по мужской линии.

Сведения о «душилах» столь скудны, что трудно составить о них ясное представление, тем более что располагаем мы сведениями начала XX века, из которых можно заключить, что к тому времени прежние ритуальные функции этого отправителя действа были в значительной мере утрачены как в сознании самого «душилы», так и в образе его жизни, отличающемся от строгих ритуальных и моральных норм старообрядческих «стариков», «попов», «наставников». Но само наличие специального отправителя действа уводит генетические корни «душилы» к языческим волхвам — отправителям ритуальных действ языческого ритуального комплекса.
Рудиментарные формы ритуала проводов на «тот свет» в традиционной календарной обрядности несут на себе свидетельства первенствующей роли в языческом ритуале проводов на «тот свет» волхвов{146}; косвенные свидетельства тому находятся и в средневековых письменных источниках{147}.

Весьма существенным и красноречивым элементом является красный цвет подушки.
Символика его, связанная с огнем и Космосом, говорит о направленности самого действа — отправлении в обожествленный Космос.
О связи с обожествленным Космосом этой детали атрибута ритуального действа свидетельствует аналогия его с красным цветом кафтанов для отправления богослужения в большие праздники у «стариков» бухтарминских старообрядцев{148}.
Поскольку свидетельства о «красной смерти» через удушение подушкой красного цвета относятся к позднему времени, представляется возможным, что эта форма «ухода в иной мир» — относительно поздняя, появившаяся на смену самосожжению как форма более легкая. Предположение это находится в соответствии со свидетельствами о замене сожжения заживо жен в погребальном костре мужа предварительным душением их, имеющимися в восточных источниках, касающихся древних славян{149}.
В силу изложенных соображений относительно символики и функциональной предназначенности красной подушки трудно согласиться с положением Д. К. Зеленина: «Красная подушка явилась тут, скорее всего, по простому созвучию с красною смертью»{150}.

Поскольку в народной традиции знаковая сущность атрибутов ритуальных действ играет важнейшую роль, красный цвет подушки и наименование ухода на «тот свет» по принятому решению самого «уходящего» совершенно не обязательно должны исходить друг от друга.
Цвет подушки обозначает направленность действа и форму ритуального отправления его. Название же формы этого действа не обязательно возводить к древнерусскому языку.
Как ни обращались старообрядцы к реставрации и сохранению древнерусской старины, далеко не все вошедшее в их быт и лексикон со временем чтимого ими, прежде всего «древлерусского благочестия» (а до начала раскола общее и восточному славянству в целом, и великорусской народности в особенности), сохранилось в более цельных формах только в старообрядческой среде. Кроме того, как ни ограждало себя старообрядчество от влияний времени и окружающего населения, полностью предохранить себя от перемен в народной культуре и жизненном укладе в целом оно, конечно, не могло.
Представляется вполне вероятным, что самое наименование «красная смерть» древнее атрибута ее — красной подушки — и является отголоском, а может быть, и сохранением старинного наименования, имевшего когда-то хождение в великорусском наречии. Если исходить из великорусского значения слова «красный» — прекрасный, превосходный, лучший{151}, можно думать, что название «красная смерть» связано с представлением о добровольном уходе из жизни как лучшей, высшей форме перехода в иной мир и, выражаясь современным языком, сулящей наилучшие перспективы в загробном существовании души.
Нельзя исключать и того обстоятельства, что в таких поговорках, как «На миру и смерть красна», «Весело пожить, красно умереть»{152}, звучат отголоски ритуала проводов на «тот свет» как «Отца на лубе спустил, и сам того же жди», «Живем не на радость, и пришибить некому», «Ты чужой век живешь, пора тебя лобанить», «Умереть — не в помирушки играть» и т. п.{153}. И тем не менее именно сохранность в старообрядческой среде древнерусского слоя заставляет обратиться к значению «красьный» — «красъ» — «кръс» в древнерусском языке. «Красьный» наряду с основным своим значением — «прекрасный» еще и аналогично слову «кръсьный»; точно так же слово «красъ» употреблялось вместо «кръсъ»{154}.

«Кръсъ» же в древнерусском имеет и значение «поворот солнечный»{155}.
Поскольку отправление ритуала проводов на «тот свет» связано было в языческой обрядности с изменениями склонений Солнца{156}, можно думать, что название «красная смерть» несет в себе обозначение форм более древних, чем имевшие место в старообрядческой среде под этим названием.
Иначе сказать, по всей видимости, в названии пережиточных форм ухода «на тот свет», распространенных в старообрядческой среде, отразилась форма языческого ритуала проводов в обожествленный Космос в бытность этого обряда элементом языческого ритуального комплекса.
_________________
Страшно держать тигра за хвост. Но еще страшнее - отпустить.